Контрольные диктанты по русскому языку 10-11 класс
Контрольные диктанты по русскому языку 10 - 11 классы
Необыкновенные дни
Воропаев вступил в Бухарест с ещё не зажившей раной, полученной им в бою за Кишинёв. День был
ярок и, пожалуй, немного ветрен. Он влетел в город на танке с разведчиками и потом остался один.
Собственно говоря, ему следовало лежать в госпитале, но разве улежишь в день вступления в
ослепительно белый, кипящий возбуждением город? Он не присаживался до поздней ночи, а всё
бродил по улицам, вступая в беседы, объяснял что-то или просто без слов с кем-то обнимался, и его
кишинёвская рана затягивалась, точно излечиваемая волшебным зельем.
А следующая рана,случайно полученная после Бухареста, хотя и была легче предыдущей, но заживала
необъяснимо долго, почти до самой Софии.
Но когда он, опираясь на палку, вышел из штабного автобуса на площадь в центре болгарской столицы
и, не ожидая, пока его обнимут, сам стал обнимать и целовать всех, кто попадал в его объятия, что-то
защемило в ране, и она замерла. Он тогда едва держался на ногах, голова кружилась, и холодели
пальцы рук - до того утомился он в течение дня, ибо говорил часами на площадаях, в казармах и даже с
амвона церкви, куда был внесён на руках. Он говорил о России и славянах, будто ему было не меньше
тысячи лет.
Наступила тишина, слышно было только, как фыркали и жевали лошади да похрапывали спящие. Где-
то плакал чибис и изредка раздавался писк бекасов, прилетавших поглядеть, не уехали ли непрошеные
гости.
Егорушка, задыхаясь от зноя, который особенно чувствовался после еды, побежал к осоке и отсюда
оглядел местность. Увидел он то же самое, что видел и до полудня: равнину, холмы, небо, лиловую
даль. Только холмы стояли поближе, да не было мельницы, которая осталась далеко назади. От нечего
делать Егорушка поймал в ьраве скрипача, поднёс его в кулаке к уху и долго слушал, как тот играл на
своей скрипке. Когда надоела музыка, он погнался за толпой жёлтых бабочек, прилетавших к осоке на
водопой, и сам не заметил, как очутился опять возле брички.
Неожиданно послышалось тихое пение. Песня, тихая, тягучая и заунывная, похожая на плач и едва
уловимая слухом, слышалась то справа, то слева, то сверху, то из-под земли, точно над степью носился
невидимый дух и пел. Егорушка оглядывался по сторонам и не понимал, откуда эта странная песня.
Потом уже, когда он прислушался, ему стало казаться, что пела трава. В своей песне она, полумёртвая,
уже погибшая, без слов, но жалобно и искренне убеждала кого-то, что она ни в чём не виновата, что
солнце выжгло её понапрасну; она уверяла, что ей страстно хочется жить, что она ещё молода и была
бы красивой, если бы не зной и не засуха. Вины не было, но она всё-таки просила у кого-то прощения и
клялась, что ей невыносимо больно, грустно и жалко себя. (По А.П.Чехову) (241 слово)
Часто осенью я пристально следил за опадающими листьями, чтобы поймать ту незаметную долю
секунды, когда лист отделяется от ветки и начинает падать на землю. Я читал в старых книгах о том,
как шуршат падающие листья, но я никогда не слышал этого звука. Шорох листьев в воздухе казался
мне таким же неправдоподобным, как рассказы о том, что весной слышно, как прорастает трава.
Я был, конечно, неправ. Нужно было время, чтобы слух, отупевший от скрежета городских улиц, мог
отдохнуть и уловить очень чистые и точные звуки осенней земли.
Бывают осенние ночи, оглохшие и немые, когда безветрие стоит над чёрным лесистым краем.
Была такая ночь. Фонарь освещал колодец, старый клён под забором и растрёпанный ветром куст
настурции.
Я посмотрел на клён и увидел, как осторожно и медленно отделился от ветки красный лист, вздрогнул,
на одно мгновение остановился в воздухе и косо начал падать к моим ногам, чуть шелестя и качаясь.
Впервые я услышал шелест падающего листа - неясный звук, похожий на детский шёпот.
Опасная профессия
В погоне за интересными кадрами фотографы и кинооператоры часто переходят границу разумного
риска.
Не опасна, но почти невозможна в природе съёмка волков. Опасно снимать львов, очень опасно -
тигров. Нельзя сказать заранее, как поведёт себя медведь - этот сильный и, вопреки общему
представлению, очень подвижный зверь. На Кавказе я нарушил небезызвестное правило: полез в гору,
где паслась медведица с медвежатами. Расчёт был на то, что, мол, осень и мать уже не так ревниво
оберегает потомство. Но я ошибся... При щелчке фотокамеры, запечатлевшей двух малышей,
дремавшая где-то поблизости мать кинулась ко мне, как торпеда. Я понимал: ни в коем случае нельзя
бежать - зверь бросится вслед. На месте оставшийся человек медведицу озадачил: она вдруг резко
затормозила и, пристально поглядев на меня, кинулась за малышом.
Снимая зверей, надо, во-первых, знать их повадки и, во-вторых, не лезть на рожон. Все животные,
исключая разве что шатунов-медведей, стремятся избегать встреч с людьми. Анализируя все несчастья,
видишь: беспечность человека спровоцировала нападение зверя.
Издавна придуманы телеобъективы, чтобы снимать животных, не пугая их и не рискуя подвергнуться
нападению, чаще всего - вынужденному. К тому же, непуганые животные, не подразумевающие о
вашем присутствии, ведут себя естественно. Большинство выразительных кадров добыто знанием и
терпением, пониманием дистанции, нарушать которую неразумно и даже опасно.
Путь к озеру
Утренняя заря мало-помалу разгорается. Скоро луч солнца коснётся по-осеннему оголённых верхушек
деревьев и позолотит блестящее зеркало озера. А неподалёку располагается озеро поменьше,
причудливой формы и цвета: воде в нём не голубая, не зелёная, не тёмная, а буроватая. Говорят, что
этот специфический оттенок объясняется особенностями состава местной почвы, слой которой
устилает озёрное дно.Оба эти озера объединены под названием Боровых озёр, как в незапамятные
времена окрестили их старожили здешних мест. А к юго-востоку от Боровых озёр простираются
гигантские болота. Это тоже бывшие озёра, зараставшие в течение десятилетий.
В этот ранний час чудесной золотой осени мы движемся к озеру с пренеприятным названием -
Поганому озеру. Поднялись мы давно, ещё до рассвета, и стали снаряжаться в дорогу. По совету
сторожа, приютившего нас, мы взяли непромокаемые плащи, охотничьи сапоги-болотники,
приготовили дорожную еду, чтобы не тратить время на разжигание костра, и двинулись в путь.
Два часа пробирались мы к озеру, пытаясь отыскать удобные подходы. Ценой сверхъестественных
усилий мы преодолели заросли какого-то цепкого и колючего растения, затем полусгнившие трущобы,
и впереди показался остров. Не добравшись до лесистого бугра, мы упали в заросли ландыша, и его
правильные листья, как будто выровненные неведомым мастером, придавшим им геометрически
точную форму, защелестели у наших лиц.
В этих зарослях в течение получаса мы предавались покою. Поднимешь голову, а над тобой шумят
верхушки сосен, упирающиеся в бледно-голубое небо, по которому движутся не тяжёлые, а по-летнему
полувоздушные облачка-непоседы. Отдохнув среди ландышей, мы снова принялись искать
таинственное озеро. Расположенное где-то рядом, оно было скрыто от нас густой порослью травы. (247
слов)
Сверхъестественные усилия, приложенные героем для преодоления разного рода дорожных
препятствий, были ненапрасны: визит обещал быть отнюдь не безынтересным.
Едва Чичиков, пригнувшись, вступил в тёмные широкие сени, пристроенные кое-как, на него тотчас
повеяло холодом, как из погреба. Из сеней он попал в комнату, тоже тёмную, с приспущенными
шторами, чуть-чуть озарённую светом, не нисходящим с потолка, а восходящим к потолку из-под
широкой щели, находящейся внизу двери. Распахнувши эту дверь, он наконец очутился в свету и был
чрезмерно поражён представшим беспорядком. Казалось, как будто в доме происходило мытьё полов и
все вещи снесли сюда и нагромоздили как попало. На одном столе стоял даже сломанный стул и здесь
же - часы с остановившимся маятником, к которому паук уже приладил причудливую паутину. Тут же
стоял прислонённый боком к стене шкаф со старинным серебром, почти исчезнувшим под слоем пыли,
графинчиками и превосходным китайским фарфором, приобретённым бог весть когда. На бюро,
выложенном некогда прелестною перламутровою мозаикой, которая местами уже выпала и оставила
после себя одни жёлтенькие желобки, наполненные клеем, лежало превеликое множество всякой
всячины: куча испещрённых мелким почерком бумажек, накрытых мраморым позеленевшим прессом с
ручкой в виде яичка наверху, какая-то старинная книга в кожаном переплёте с красным обрезом,
лимон, весь ссохшийся, ростом не более лесного ореха, отломленная ручка давно развалившихся
кресел, рюмка с какой-то непривлекательной жидкостьб и тремя мухами, прикрытая письмом, кусочек
где-то поднятой тряпки да два пера, испачканные чернилами. В довершение престранного интерьера по
стенам было весьма тесно и бестолково навешано несколько картин.
(По Н.В.Гоголю)
Вспоминаю с неизъяснимой радостью свои детские года в старинном помещичьем доме в средней
полосе России.
Тихий, по-летнему ясный рассвет. Первый луч солнца через неплотно притворённые ставни золотит
изразцовую печь, свежевыкрашенные полы, недавно крашенные стены, увешанные картинками на
темы из детских сказок. Какие только переливающиеся на солнце краски здесь не играли! На синем
фоне оживали сиреневые принцессы, розовый принц снимал меч, спеша на помощь возлюбленной,
голубизной светились деревья в зимнем инее, а рядом расцветал весенний ландыш. А за окном
набирает силу прелестный летний день.
В распахнутое настежь старенькое оконце врывается росистая свежесть ранних цветов пионов, светлых
и нежных.
Низенький домишко, сгорбившись, уходит, врастает в землю, а над ним по-прежнему буйно цветёт
поздняя сирень, как будто торопится своей бело-лиловой роскошью прикрыть его убожество.
По деревянным нешироким ступенькам балкончика, также прогнившего от времени и качающегося под
ногами, спускаемся купаться к расположенной близ дома речонке.
Искупавшись, мы ложимся загорать неподалёку от зарослей прибрежного тростника. Через минуту-
другую, задевая ветку густого орешника, растущего справа, ближе к песчаному склону, садится на
деревце сорока-болтунья. О чём только она не трещит! Навстечу ей несётся звонкое щебетанье, и,
нарастая, постепенно многоголосый птичий гомон наполняет расцвеченный по-летнему ярко сад.
Насладившись купанием, мы возвращаемся назад. Стеклянная дверь, ведущая с террасы, приоткрыта.
На столе в простом глиняном горшочке букетик искусно подобранных, только что сорванных, ещё не
распустившихся цветов, а рядом, на белоснежной полотняной салфетке, тарелка мёду, над которым
вьются с ровным гудением ярко-золотистые труженицы-пчёлки.
Как легко дышится ранним утром! Как долго помнится это ощущение счастья, которое испытываешь
лишь в детстве!
Величайшая святыня
Заботами милого друга я получил из России небольшую шкатулку карельской берёзы, наполненную
землёй. Я принадлежу к людям, любящим вещи, не стыдящимся чувств и не боящимся кривых
усмешек. В молодости это простительно и понятно: в молодости мы хотим быть самоуверенными,
разумными и жестокими - редко отвечать на обиду, владеть своим лицом, сдерживать дрожь
сердечную. Но тягость лет побеждает, и строгая выдержанность чувств уже не кажется лучшим и
главнейшим. Вот сейчас таков, как есть, я готов и могу преклонить колени перед коробочкой с русской
землёй и сказать вслух, не боясь чужих ушей: "Я тебя люблю, земля, меня родившая, и признаю тебя
моей величайшей святыней".
И никакая скептическая философия, никакой умный космополитизм не заставит меня устыдиться моей
чувствительности, потому что руководит мною любовь, а она не подчинена разуму и расчёту.
Земля в коробке высохла и превратилась в комочки бурой пыли. Я пересыпаю её заботливо и
осторожно, чтобы не рассыпать зря по столу, и думаю о том, что из всех вещей человека земля всегда
была и самой любимой, и близкой.
Ибо прах ты - и в прах обратишься.
(По М.А.Осоргину)
Роза
Ранним утром, едва забрезжил рассвет, я возвращался в знакомые места нехожеными тропами. В дали,
неясной и туманной, мне уже мерещилась картина родного села. Торопливо ступая по некошеной
траве, я представлял, как подойду к своему дому, покосившемуся от древности, но по-прежнему
приветливому и дорогому. Мне хотелось поскорее увидеть с детства знакомую улицу, старый колодец,
наш палисадник с кустами жасмина и роз.
Погружённый в свои воспоминания, я незаметно приблизился к околице и, удивлённый, остановился в
начале улицы. На самом краю села стоял ветхий дом, нисколько не изменившийся с тех пор, как я
отсюда уехал. Все эти годы, на протяжении многих лет, куда бы меня ни забросила судьба, как бы
далеко ни был от этих мест, я всегда неизменно носил в своём сердце образ родного дома, как память о
счастье и весне...
Наш дом! Он, как и прежде, окружён зеленью. Правда, растительности тут стало побольше. В центре
палисадника разросся большой розовый куст, на котором расцвела нежная роза. Цветник запущен,
сорные травы сплелись на вросших в землю клумбах и дорожках, никем не расчищенных и уже давно
не посыпанных песком. Деревянная решётка, далеко не новая, совсем облезла, рассохлась и
развалилась.
Крапива занимала целый угол цветника, словно служила фоном для нежного бледно-розового цветка.
Но рядом с крапивой была роза, а не что иное.
Роза распустилась в хорошее майское утро; когда она раскрывала свои лепестки, утренняя роса
оставила на них несколько слезинок, в которых играло солнце. Роза точно плакала. Но вокруг всё было
так прекрасно, так чисто и ясно в это весеннее утро...
Позади большого дома был старый сад, уже одичавший, заглушённый бурьяном и кустарником. Я
прошёлся по террасе, ещё крепкой и красивой; сквозь стеклянную дверь видна была комната с
паркетным полом, должно быть, гостиная; старинное фортепиано, да на стенах гравюры в широких
рамах из красного дерева - и больше ничего. От прежних цветников уцелели одни пионы и маки,
которые поднимали из травы свои белые и ярко-красные головы; по дорожкам, вытягиваясь, мешая
друг другу, росли молодые клёны и вязы, уже ощипанные коровами.Было густо, и сад казался
непроходимым, но это только вблизи дома, где ещё стояли тополя, сосны и старые липы-сверстницы,
уцелевшие от прежних аллей, а дальше за ними сад расчищали для сенокоса, и тут уже не парило,
паутина не лезла в рот и в глаза, подувал ветерок; чем дальше вглубь, тем просторнее, и уже росли на
просторе вишни, сливы, раскидистые яблони и груши такие высокие, что даже не верилось, что это
груши. Эту часть сада арендовали наши городские торговки, и сторожил её от воров и скворцов мужик-
дурачок, живший в шалаше.
Сад, всё больше редея, переходя в настоящий луг, спускался к реке, поросшей зелёным камышом и
ивняком; около мельничной плотины был плёс, глубокий и рыбный, сердито шумела небольшая
мельница с соломенною крышей, неистово квакали лягушки. На воде, гладкой, как зеркало, изредка
ходили круги, да вздрагивали речные лилии, потревоженные весёлою рыбой. Тихий голубой плёс
манил к себе, обещая прохладу и покой.
Зорянка
Бывает, что в бору у какой-нибудь золотисто-рыжей сосны из белого соснового тела выпадет сучок.
Пройдёт год или два, и эту дырочку оглядит зорянка - маленькая птичка точно такого же цвета, как
кора у сосны.Эта птичка натаскает в пустой сучок пёрышек, сенца, пуха, прутиков, выстроит себе
тёплое гнёздышко, выпрыгнет на веточку и запоёт. И так начинает птичка весну.
Через какое-то время, а то и прямо тут, вслед за птичкой, приходит охотник и останавливается у дерева
в ожидании вечерней зари.
Но вот певчий дрозд, с какой-то высоты на холме первый увидев признаки зари, просвистел свой
сигнал. На него отозвалась зорянка, вылетела из гнезда и, прыгая с сучка на сучок всё выше и выше,
оттуда, сверху, тоже увидала зарю и на сигнал певчего дрозда ответила своим сигналом. Охотник,
конечно, слышал сигнал дрозда и видел, как вылетела зорянка, он даже заметил, что зорянка,
маленькая птичка, открыла клювик, но, что она пикнула, он просто не слышал: голос маленькой птички
не дошёл до земли.
Птицы уже славили зарю наверху, но человеку, стоящему внизу, зари не было видно. Пришло время -
над лесом встала заря, охотник увидел: высоко на сучке птичка свой клювик то откроет, то закроет. Это
зорянка поёт, зорянка славит зарю, но песни не слышно. Охотник всё-таки понимает по-своему, что
птичка славит зарю, а отчего ему песни не слвшно - это оттого, что она поёт, чтобы славить зарю, а не
чтобы самой славиться перед людьми.
И вот мы считаем, что, как только человек станет славить зарю, а не зарёй сам славиться, так и
начинается весна самого человека. Все наши настоящие любители-охотники, от самого маленького и
простого человека до самого большого, только тем и дышат, чтобы прославить весну. И сколько таких
хороших людей есть на свете, и никто из них ничего хорошего не знает о себе, и так все привыкнут к
нему, что никто и не догадывается о нём, как он хорош, что он для того только и существует на свете,
чтобы славить зарю и начинать свою весну человека.
Разгоралась заря, становилось свежо, и мне пора было собираться в дорогу. Пройдя через густые
камышовые заросли, пробравшись сквозь чащобу склонённого ивняка, я вышел на берег речонки и
быстро отыскал свою плоскодонную лодку. Перед отплытием я проверил содержимое своего
холщового мешочка. Всё было на месте: банка свиной тушёнки, копчёная и тушёная рыба, буханка
чёрного хлеба, сгущённое молоко, моток крепкой бечёвки и немало других вещей, нужных в дороге.
Отъехав от берега, я отпустил вёсла, и лодку тихо понесло по течению. Через три часа за поворотом
реки показались отчётливо видные на фоне свинцовых туч у горизонта золочёные купола церкви, но до
города, по моим расчётам, было ещё неблизко.
Пройдя несколько шагов по мощёной улице, я решил починить давно уже промокавшие сапоги, или
чёботы. Сапожник был молодцеватым мужчиной цыганской наружности. Что-то необыкновенно
привлекательное было в чётких движениях его мускулистых рук.
Утолив голод в ближайшем кафе, где к моим услугам оказались свекольный борщок, печёнка с
тушёной картошкой и боржом, я отправился бродить по городу. Моё внимание привлекла дощатая
эстрада, где развевались разноцветные флажки. Жонглёр уже закончил своё выступление и
поклонился. Его сменила веснушчатая танцовщица с рыжеватой чёлкой и жёлтым шёлковым веером в
руках. Оттанцевав какой-то танец, напоминавший чечётку, она уступила место клоуну в звёздчатом
трико. Но бедняга был лишён таланта и совсем не смешон со своими ужимками и прыжками.
Обойдя за полчаса чуть ли не весь городишко, я расположился на ночёвку на берегу реки, укрывшись
старым непромокаемым плащом.
